Работы учеников

ГРИФОН

Грифон - древнее мифическое существо с телом льва и головой и крыльями орла. Древнейшее изображение грифона находится на печати, найденной на территории современного Ирана. Этой печати пять тысяч лет. Грифон очень большое, мощное и грозное животное. В мифологии грифоны часто выполняют функции стражей золота. Величественный грифон, сочетающий в себе льва - царя зверей и орла - царя птиц, был популярным геральдическим животным.

ОРЁЛ

Орёл - царь птиц. Наравне со львом он является старейшим и самым распространённым геральдическим существом. Ещё в древности во многих странах мира орёл был символом власти, могущества, смелости и быстроты. В религиях многих народов орлы - спутники богов или сами являются богами. С давних времён эта величественная птица служит имперским символом.

ДВУГЛАВЫЙ ОРЁЛ

Двуглавый орёл, весьма популярное геральдическое существо, возник, видимо, на востоке как символ соединения Мидийского царства с ассирийским, которое произошло в 598 году до нашей эры. Появление двуглавого орла в древнем Риме связано с Константином Великим (306-337) или Юстинианом I (527-565), когда объединились под одним скипетром обе империи - Восточная и Западная, имевшие в гербах одноглавого орла. Восточно-Римская империя до своего падения имела в гербе чёрного двуглавого орла с червлёными глазами и языками, и золотыми клювами и лапами. Затем он появляется на гербах государств, считающих себя преемниками Рима, например на гербе Священной Римской империи Германской нации, а также на гербах фамилий, произошедших от византийских императоров или соединённых с ними брачными узами. Таким путём он попал и в Россию, когда в 1472 году состоялся брак царя Иоанна III (1440-1505) с племянницей последнего византийского императора Константина XI Палеолога Зоей (Софьей).

С медиевистом геральдика обращается бесцеремонно. Несмотря на свою легкомысленную яркость (как средневековые люди могли воспринимать ее всерьез?), на безответственную непоследовательность (имеет правила, но постоянно их нарушает), геральдика претендует на статус цельного культурного явления, простирающегося через рубежи временные и географические. Когда же исследователь, скрепя сердце, мирится с этим(1), геральдика рассыпается под его пристальным взглядом на множество мелких и противоречивых практик - региональных, жанровых, сохраняющих трудноуловимую взаимосвязь. Это делает геральдику действительным достоянием исторической науки, но отнюдь не упрощает работу с ее наследием. Прежде всего приходится отказываться от попытки выразить особенности жанра в исчерпывающих формулах, в точных определениях.

Девизы (изобразительные, немые"), о которых речь пойдет ниже - яркий тому пример. Отчасти немые девизы соприродны гербам, этим полноправным гражданам геральдической традиции. Существует и граница между гербами и девизами, вполне заметная для наблюдателя. Девизная практика свободнее гербовой. Обычно главной отличительной чертой девиза признается свобода иконографического воплощения: если в гербе фигуры застыли в пределах поля, то девиз свободен от рамок щита, ему присущи цветовая и позиционная подвижность, он с легкостью вовлекается в декор или же сам, множась без числа, образует орнаменты. Подобным образом и юридически стабильному статусу герба противопоставляется неопределенное положение девиза, принимаемого и наследуемого по принципам, которых никто не знает", и используемого без правил"(2).

Несходство между типичным гербом и типичным немым девизом действительно дает нам право говорить о двух различных знаковых жанрах внутри геральдики. Но стоит вспомнить об изобилии исключений и вариантов: о множестве девизов с фиксированными цветами, в заданных положениях, на определенных цветовых фонах;(3) о практике помещения девиза в замкнутое геральдическое поле, равнозначное щиту, и просто в щит (что в принципе не означает превращения девиза в герб)(4). И напротив, напоминает о себе способность многих гербовых фигур как бы выпадать из щита и существовать вне его границ и даже без поля; свобода средневекового герба от той жесткой номенклатуры позиций, которая оформилась лишь в трудах XVI и XVII столетий; умение герба становиться элементом - как служебным, так и организующим - декоративного убранства(5). Точно так же и представление о строгой правовой заданности средневековой гербовой практики нельзя не счесть модернизирующим. Одним словом, формулы разграничения гербов и немых девизов могут

верно ориентировать, если не видеть в них исчерпывающих определений. Позы, пропорции, иконографическое соответствие форм и многое другое определялось в средневековой геральдике на глаз, а не по линейке.

Пожалуй, с большей четкостью мы можем назвать исторические причины, определившие различные роли гербов и девизов и, таким образом, обусловившие их параллельное существование. Культура герба как личного знака изначально, с конца XII столетия, отразила тотальную взаимоидентификацию: человек, род, владение оказались слиты в единый образ; на этот же образ проецировались и социальный статус, и феодальные связи(6). В XIV-XV вв. усложнение политических форм побудило влиятельных аристократов обзавестись дополнительной системой знаков, каковыми знаками - немыми девизами - маркировались уже не только и не столько кровные и поземельные связи, сколько связи конкретно-политические. Грубо говоря, как герб идентифицировал человека через род и землю, так девиз проецировал обладателя власти на его партию, его свиту, его отряд и т.д. В некоторых современных работах эта же коллизия характеризуется следующим образом: правом на герб его хозяин делился прежде всего с родней, правом на девиз - с приближенными и подчиненными. Здесь, однако, не обойтись без уточнений. Герб, подхваченный" родственником, становился также и его знаком. Это нашло наиболее яркое, но не единственное выражение в системе бризур (геральдических знаков, обеспечивающих различение гербов внутри рода)(7). Судя по всему, даже в случае отсутствия бризур совпадающие гербы родичей - это именно совпадающие гербы людей с одинаковым или близким родословным самовосприятием, а не единый герб семейного сообщества, используемый его членами. Девизы же, носимые челядью, оставались девизами господ и в собственные знаки пользователей не превращались.

Исследования показывают, что разные девизы одного и того же персонажа могли акцентировать разные социальные проявления его личности. Девизы могли быть более или менее партийно-политическими, более или менее династическими(8); но прежде всего задачей девиза было указание на самого его хозяина. При этом некоторые элементарные функции герба и немого девиза часто совпадали - например, роль простого опознавательного знака или знака собственности (что склонны выдвигать на первый план историки-материалисты). Герб и девиз одного и того же человека часто выступали вместе (обычно при первенстве герба)(9), соединялись в единый сложный знак. Такой симбиоз геральдических форм был вполне закономерен: герб и девиз обозначали одно лицо, хотя и выявляли (как правило) его разные социальные ипостаси - в случае с гербом более длительные" и значительные, в случае с девизом - более эфемерные. Геральдика - это в первую очередь традиция и культура эмблемы (знака, обозначающего социальную идентичность - персону, статус и т.д. - своего обладателя). Именно эмблематизмом характеризуются и ограничиваются внутригеральдические жанры герба и немого девиза; именно притяжательность, указание на хозяина преобладают в них - по крайней мере в средневековую эпоху - и над символическим, и над аллегорическим началами(10). Девиз, теряющий эмблематическое значение, из личного знака становящийся знаком абстрактного понятия, свойства, ситуации - это уже не геральдический девиз, не геральдический знак. Между девизами и безличными аллегориями не меньше промежуточных и переходных форм, нежели между девизами и гербами, но типичные различия легко уловимы и на этот раз: лаконичная композиция, в целом относимая к некоему персонажу - немой девиз; сюжетная постановка, основанная на символических элементах, как правило - уже не девиз (в ее составе могут появляться эмблемы девизного, гербового происхождения, но в качестве несамостоятельных элементов). Кольцо - девиз Медичи, шары - их герб; фигура женщины (Флоренция) с шаром в руках(11) и боттичеллиева Минерва с перстнями на одежде - аллегории, касающиеся Медичи, но обозначающие не их как таковых, а их значение для Флоренции. Фигура Благочестия или Победы может изображаться в честь конкретного персонажа, но она служит не его знаком, а знаком его качеств и успехов. Необходимо учитывать и практику употребления той или иной композиции. Единорог, погружающий свое оружие в ручей, появляется на одной из медалей Франциска I и вполне мог бы сойти за его девиз; однако мы знаем, что это - отражение конкретного события (дарение королю единорожьего рога папой Климентом VII), а не знаковый портрет" Франциска(12). Об этом же говорит и далекий от геральдической условности пейзаж, окружающий единорога (хотя этот критерий не особенно надежен). Подобным образом девизы-персонажи в средневековой сфрагистической традиции часто неотличимы на первый взгляд от обитающих с ними бок о бок символических существ - поддерживающих, славящих, завлекающих, искушающих.

Идея изобразительного девиза как политического знака переступает роковой" рубеж XV и XVI столетий и становится достоянием общеевропейского ренессанса. Многие девизы выдающихся государей XV века оказываются унаследованы их не менее блистательными преемниками. Рядом со старыми девизами - или же вместо них - создаются новые. Немые девизы по-прежнему украшают покои и фасады зданий, по-прежнему помещаются на боевых и парадных знаменах, вымпелах, обыгрываются в изобразительном искусстве. И тем не менее в современной ученой геральдике это вживание девизов в новую эпоху часто толкуется как дань культурной и бытовой инерции. Согласно классическому" тезису Д.Л. Гэлбрейта и Л. Жекье, за пределами Англии и Италии ренессансные настроения приводят к забвению девизов(13). Мишель Пастуро резко возражает Гэлбрейту и Жекье, говоря о новом подъеме культуры девизов в эпоху Возрождения; но он имеет в виду не столько подъем, сколько новую культуру, переродившиеся девизы, порывающие с геральдикой(14). Наконец, Колет Бон говорит о немых девизах XVI века как о плодах бессодержательной моды". Эта впечатляюще прямая оценка относится прежде всего к французской королевской девизной практике, которая отмечена системностью и стремлением к политической целесообразности, но - согласно К. Бон - только в предшествующий период(15).

У бессодержательной моды" есть, однако, собственная логика, собственные динамика и статика. Чтобы оценить их по достоинству, мы должны обратить внимание на наследство девизов XV века, востребованное последними Валуа. Дикобраз в кольчужном воротнике с душой" COMINUS ET EMINUS(16), служащий немым девизом Людовику XII Отцу Народа, и еще более знаменитая саламандра Франциска I с душой" NUTRISCO ET EXTINGO(17) становятся королевскими девизами соответственно в 1498 и 1515 гг.; но этому предшествует их употребление боковыми ветвями династии, из которых происходили Людовик и Франциск. Дикобраз был принят еще основателем Орлеанской ветви, Людовиком; им же в 1394 году был учрежден своеобразный вариант парадной ливрейной цепи - кольчужный воротник с девизом C - E (cominus et eminus), более известный как Орден дикобраза". Точно так же саламандра, постоянно связываемая в литературе с личными качествами и обстоятельствами жизни Франциска I, была унаследована королем от отца в качестве немого девиза Ангулемской ветви дома. Поэтому, не теряя значения личного девиза короля, он служит естественным" девизом его незамужней сестры Маргариты Валуа, будущей королевы Наваррской(18), тогда как дикобраз вместе с титулом герцога Орлеанского передается сыну Франциска I, Карлу(19). Эта династическо-геральдическая ротация не только оттесняет более ранние королевские девизы на задний план, но и провоцирует дальнейшую замену девизов от поколения к поколению. Салическое право сыграло злую шутку с королевской девизной традицией во Франции.

Среди отступивших в тень старых немых девизов оказывается и крылатый олень Цезаря", принятый в 1382 году и с тех пор игравший чрезвычайно важную роль в капетингской геральдике. Достойны упоминания некоторые из последних великих деяний королевского оленя: в 1498 году он виден на знаменах, поднимаемых при коронации Людовика XII в Реймсе; его изображение несут при торжественном вступлении Людовика в Париж; а в 1515 году крылатый олень является одним из главных героев аллегорической постановки при вступлении только воцарившегося Франциска I в Лион(20). Похоже, что накануне окончательной отставки олень Цезаря играет особую роль: появляясь в самом начале правления короля (подобно фиктивным пэрам при коронации), он служит знаком легитимности, достоверного преемства; скорее символом политического качества, нежели личной эмблемой носителя этого качества.

Девизы королев, разумеется, также относятся к числу королевских. Горностай Анны Бретонской (супруги Карла VIII, а затем Людовика XII, тещи Франциска I) - старый девиз Бретонского дома, соответствующий горностаевому меху их герба и употребляемый с XIV века. Часто горностай и изображается на фоне хвостатого" геральдического меха. По инициативе Анны Франциск включает в композицию цепи ордена св. Михаила шнуры, вервия", уложенные в виде орнамента - символ святого покровителя Франциска Ассизского, а также Франциска из Паолы(21). Подобное принятие атрибута святого в качестве девиза вполне традиционно: достаточно вспомнить хрестоматийный бургундский крест. Темы декоративно уложенного шнура и горностаевых хвостиков переходят в девизный обиход королевы Клод (Клаудии Французской), дочери Анны. В геральдическом декоре Блуаского замка шнур и горностаевые хвосты образуют изящную рамку вокруг основного девизного знака Клаудии - лебедя, пронзенного стрелой(22). Автору этих строк представляется наиболее правдоподобным прямое происхождение этого знака от лебедя более ранних герцогов Бретани. О существовании у них таковой эмблемы свидетельствует Гербовник Золотого Руна (сер. XV в.), где Бретонский герцог - возможно, прапрадед Клаудии Артур III - представлен с лебедем (а не с более известным леопардом меж двух рогов) в нашлемнике.

Между тем Генрих, сын Франции", а затем (с 1538 г.) дофин, пользуется собственным знаком - полумесяцем. Впоследствии этот немой девиз становится королевским и сопровождает Генриха II до конца жизни. Велико искушение увидеть в полумесяце новацию, но в действительности это - одна из старых капетингских эмблем. Червленая луна еще в начале XV века становится вторичной бризурой (surbrisure) в гербе Ангулемской линии королевского дома, из которой происходят и Франциск I и Генрих: в лазури три золотых лилии (Франция) и поверх всего серебряный турнирный воротник (бризура Орлеанской ветви), средний выступ которого обременен червленым полумесяцем (surbrisure Ангулемской линии; вариант: каждый из выступов обременен полумесяцем)(23). С 1515 года Ангулемская линия превращается в старшую, королевскую ветвь династии, и в гербе самого Генриха полумесяц уже не появляется, но в качестве семейной геральдической реликвии" естественным образом переходит в девиз. Таким образом, Генрих получает личный знак не менее древний" и родовой", чем саламандра; но в то же время это его собственный, а не отцовский знак(24). Репутацию полумесяца подкрепляет и его роль в геральдическом обиходе Рената Доброго, основавшего 11 августа 1448 года орден Полумесяца. С пресечением ветви Анжу-Валуа орденский полумесяц, как атрибут главы рода, отошел к старшему в доме Капетингов, но постоянным элементом французской королевской геральдики не стал. Людовик XII пользовался орденским полумесяцем в качестве одного из символов своих претензий на Неаполь и Иерусалим(25). Вероятно, что ко времени дофината Генриха полумесяц мог восприниматься как маргинально-геральдический символ одной из боковых ветвей династии, переданный короне и доступный для использования сыном короля. Итак, мы наблюдаем преемственность форм в такой сугубо традиционной ситуации, как переход знака из одной геральдической сферы в другую. В собственно девизном качестве полумесяц Генриха, судя по всему, достаточно нов; но замечательна органичность, с какой он вписывается в уже сложившийся эмблематический контекст, образуя пару с солнцем - одним из старейших (со времен Карла V, если не с Иоанна II Доброго) и наиболее устойчивых (Людовик XIV, Король-Солнце) девизов. Смысл полумесяца раскрывается в этом наиболее характерным для геральдики образом, т.е. через сопоставление с другими эмблемами. Король - солнце, наследник - луна. Тут мы вплотную приближаемся к символико-аллегорическому значению девиза дофина. Душа", сопровождающая полумесяц, гласит: DONEC TOTUM IMPLEAT ORBEM(26). По-добно месяцу, наследник еще не достиг полноты. И действительно, после воцарения Генриха II в 1547 году в ход идут новые версии девиза, посредством разнообразных знаковых модификаций восполняющие неполноту луны: например, луна со вписанным в нее солнцем (казалось бы, чистой воды аллегория, но заметим, что она составлена из двух немых девизов, т.е. образована эмблематически), три переплетеных полумесяца и т.п. Даже простое увенчание девиза королевской короной - механическое" следствие воцарения Генриха - замыкает рога полумесяца, implet orbem. И все же, не довольствуясь приобретением короны, полумесяц продолжает расти: в нем можно видеть символ стремления к мировому господству, к охвату всего глобуса" (земного - по аналогии с лунным).

На фоне династических и политических аллюзий дает о себе знать и личный мотив для выбора полумесяца: имя возлюбленной, Дианы.

Все эти толкования - не праздная выдумка любителя эзотерики. О связи немого девиза Генриха II с именем Дианы и об обозначении дофината неполной луной свидетельствует не только здравый смысл сегодняшнего наблюдателя, но и современник Генриха - Павел Иовий, епископ Ночерский(27). Полумесяц как символ стремления к господству упоминается у ученика Иовия, Лодовико Доменики(28). Уступавший учителю в тщательности, Доменики способен дать волю фантазии и выдать толкование, сочиненное post factum, за исконное. А Иовий аргументирует свое объяснение, сопоставляя варианты полумесяца с солнцем и без солнца, а равно обстоятельства их появления.

Стоит упомянуть еще одного современника короля Генриха II, описавшего и толковавшего полумесяц: каноника Клода Парадена, автора первого опубликованного свода импрез ( Героические девизы", 1551), в котором хозяйские" эмблемы оказались смешаны с аллегориями веры, смерти и т.д. Весь корпус знаков интересует Парадена своей нравоучительностью. Луна Генриха, по Парадену, - это символ Церкви. Ни о любовных связях, ни о династических и политических мотивах выбора знака не говорится ни слова. В морализаторскую логику Героических девизов" подобные толкования (даже если Параден их знал) не укладывались(29).

Еще один любопытный пример знаковой практики того времени дает жетон Екатерины Медичи (еще в бытность дофиной) с супружеским гербом на аверсе (при этом элементы герба скомпонованы способом, который может разъярить геральдического пуриста)(30) и с колесом св. Екатерины Александрийской на реверсе(31). Что это - девиз или просто атрибут святой покровительницы? Скорее всего, в жестком разделении понятий нет нужды.

Речь уже шла о разнообразных модификациях полумесяца в пору правления Генриха II. Их появление обусловлено не только необходимостью восполнить ущерб" королевской луны, но и общей эволюцией вкусов, все менее довольствовавшихся лаконичностью. На жетонах и медалях полумесяц нередко возникает в одиночку, сопровождаемый только короной и душой DONEC TOTUM IMPLEAT ORBEM (варианты: DUM TOTUM COMPLEAT ORBEM; JUSQUES A SA PLENTITUDE и т.д.)(32); но столь же характерны и разнообразные композиции, в которых королевская луна постоянно меняет свое окружение, по-разному сочетаясь с венками, арматурой, со стрелами и луком Дианы, дополняя герб Франции (как не вспомнить анжуйский орденский полумесяц!). Душа девиза при этом сохраняется и (если говорить о расположении надписи) относится ко всей композиции. Прославлению королевы и продолжения династии посвящается сложная импреза", составленная из разнородных элементов - земного шара, коронованного дельфина (вариация на тему герба дофина), ветвей пальмы и оливы (символы побед и мира), писаной формулы; основным образующим элементом служит старинный девиз Медичи - перстень с алмазом(33). При всей тяжеловесности таких построений девизы не теряются, а напротив - являются структурирующими. За счет этого композиции в целом сохраняют роль знаком предствительства. В них не происходит той потери инсигниологизма", о которой пишет М.Пастуро(34).

Декоративные изображения, символы, аллегории обеспечивают здесь соответствие вкусам эпохи, тогда как непосредственно эмблематическую функцию несут девизные мотивы. Все это достаточно ново стилистически, но не с формально-геральдической точки зрения: подобное обыгрывание девиза в декоративно-символическом контексте было хорошо известно еще в XIV веке.

Гибель Генриха II в 1559 г. отмечена вдовьим немым девизом Екатерины Медичи: сломанным копьем с текстом LACRIMAE HINC HINC DOLOR(35). Интересен буквализм, с которым злополучное турнирное орудие, погубившее короля, перешло в девиз его супруги. Похоже, что для девизной культуры XV века такая событийная наглядность характерна не была (хотя связывался же крылатый олень Цезаря" со вполне конкретным бескрылым животным, встреченным Карлом VI). В любом случае стиль этого девиза Екатерины явно противостоит условно-аллегорической моде, почти не оставляя места для игры хрестоматийными образами и ассоциациями.

Сломанное копье широко известно благодаря выпущенным в 1559 году медалям с портретом вдовствующей королевы (на аверсе) и немым девизом (на реверсе). Существует, однако, множество медалей с таким же реверсом, но с иными портретами (сам Генрих II, Генрих в паре с супругой, Франциск II и даже Диана де Пуатье)(36). Не значит ли это, что копье служит аллегорией, а не личным знаком королевы? По мнению ряда нумизматов (М. Джонса(37) и других), варианты с портретами Франциска и Дианы были, вероятно, выбиты позднее, и привычной атрибуции копья как личной эмблемы Екатерины Медичи можно доверять.

Со вступлением на престол в 1560 году Карл IX обзаводится собственным девизом. Две колонны под императорской" (т.е. королевской, но закрытой, с дугами) короной, то перевитые лентой с душой PIETATE ET IUSTITIA(38), то переплетенные - эта эмблема, изобретенная канцлером Мишелем л'Опиталем(39), есть очевидный отклик на геркулесовы столпы императора Карла V. В ход идет также изображение герба Франции, обрамленного по сторонам колоннами(40) (прямое подражание Карлу V). Лежащая в основе этого разнообразия идея л'Опиталя чисто эмблематична. Девиз отвечает на девиз, основывается на подобных себе личных знаках, а не на отвлеченной символике. Иными словами, девиз не только не деградирует как инсигния, но и формироваться продолжает традиционным для геральдики образом. О возможном внимании и вкусе л'Опиталя к геральдике говорит изображение на реверсе медали с его собственным портретом: гроза над башней. Это - явная аллегория; но она основана на фигурах родового герба канцлера(41). Медальерное искусство времен Карла IX дает множество ярких примеров взаимной дистанцированности немых девизов и аллегорий. На медалях 1568 года (с одним и тем же портретом короля на лицевой стороне) реверсы параллельно снабжаются девизом (колонны) и аллегорической постановкой(42). Обе композиции увенчаны короной; но в первом случае ее роль - геральдическая (она обозначает достоинство обладателя венчаемого девиза), во втором случае - символическая (она символизирует королевскую власть, поддерживаемую добродетелями). Наряду с чистыми" девизами и аллегориями заметную часть занимают смешанные изображения: королевские колонны оказываются в руках условных персонажей - Геркулеса, состязающейся с ним Минервы (Франции?) и т.д.(43) Так аллегории используют эмблематические элементы, не становясь эмблемами. В 1573 г. торжественное вступление в Париж Генриха Орлеанского (будущего Генриха III) в качестве короля Польши отмечено медалью с портретами Карла IX и Генриха; на оборотной стороне изображена земля, освещаемая двумя солнцами(44). Старое капетингское светило служит здесь знаком королевского достоинства вообще и относится к двум монархам разных держав.

То же солнце мы встречаем на медалях их брата - Франциска, герцога Алансонского (с 1566 г.), Анжуйского (с 1576) и Брабантского (с 158?). Оно встает из-за моря и гонит тучи; легенда гласит: FOVET ET DISCUTIT(45). Порой на переднем плане появляется берег, добавленный скорее для пейзажной достоверности, а не как самостоятельный знак. Королевское солнце включено в типичную постмедиевальную аллегорию, одновременно действующую как девиз, личная эмблема (это, в частности, явствует из постоянства, с которым Франциск помещает солнце над морем на своих медалях). Некоторая новизна формы объяснима не только поздним возникновением девиза (он употребляется в семидесятых и восьмидесятых годах), но и династической позицией самого Франциска, который не принадлежал к какой-либо из ветвей рода, но сам по себе был ветвью".

Нечто подобное наблюдается у Бурбонов. До воцарения в Наварре Антуан, герцог Бурбонский и Вандомский, пользуется девизом вандомской линии - геральдическим тигром(46), какового фантастического зверя, почти лишенного кошачьих черт, cегодня часто принимают за волка(47). Став королями Наваррскими, старшие Бурбон-Вандомы берут в качестве девиза беарнскую корову, имеющую гербовое происхождение; в 1575 г. на медали Генриха III Наваррского (будущего Генриха IV Великого) появляется корова, кормящая теленка, с поясняющей легендой LAC MIHI NON AESTATE NOVUM NON FRIGORE DESIT(48) - еще один пример соединения девиза с аллегорией. Между тем архиепископ Руанский Карл (младший брат Антония и дядя Генриха, кардинал Бурбон, по смерти Генриха III - Карл X", претендент на французский престол, признанный Лигой и умерший в заключении) занимает достаточно самостоятельную позицию, чтобы иметь собственный знаковый обиход. На жетонах Карла, чеканенных в 1552 году, изображен лев ( восстающий" в геральдической позе) с пчелами, вылетающими из его пасти и душой DE FORTI DULCEDO(49); библейский мотив, равно уместный для князя церкви и двадцатидевятилетнего принца, воплощен в строго традиционных формах.

Можем ли мы на основании перечисленных примеров заявить об однозначном прогрессе" или отчетливом переломе в отношении типологии, структуры или логики складывания королевских девизов? Пожалуй, нет. Перемены жанра исходят не столько изнутри знака, сколько из практики его употребления. Угасает использование немого девиза в качестве ливрейной эмблемы, знака на различительном наряде или снаряжении члена свиты, гвардейца, челядинца. К началу XVI века девизы перестают быть носимыми"; спектр их употребления существенно смещается в сторону нумизматической практики - в сторону жетонов, с их превращением из счетного приспособления в подносные и памятные; в сторону медалей, на ре-версах которых помещаются разнообразные композиции, большей частью аллегорические, нередко обыгрывающие тот или иной геральдический знак, а иногда и собственно геральдические. Перемены обозначают постепенное превращение немого девиза из знака сообщества союзников во главе с сеньором в более отвлеченный символ политики этого сеньора.

Говоря о потере содержания девизами в XVI веке, К. Бон имеет в виду не обессмысливание, а вполне материальную утрату - исчезновение челядинца из ливрейно-девизной оболочки. Но это происходит не потому, что королевские девизы в XVI веке перестают являть действия и притязания власти (как утверждает К. Бон), а потому, что они продолжают обозначать эти действия и притязания. Меняются не только механизмы, а и сами носители власти; проявляется дистанция между средневековым правителем, смотрящимся, как в зеркало, в собственную свиту, и ренессансным государем, который все чаще предпочитает узнавать себя в монументах и медалях и равняться на нестареющие примеры и понятия.

Эту картину иллюстрируют и слова М. Пастуро о том, что ренессансные девизы имеют скорее личный, нежели коллективный характер(50). Вероятно, подразумевается не перемена принадлежности знаков, и ранее бывших личными, а угасание их коллективного использования.

Немые девизы, принимаемые на протяжении XVI столетия французскими королями и принцами, в основном консервативны по структуре и способу образования. Это особенно очевидно, если сделать поправку на бурные стилистические метаморфозы и прочитать девиз как геральдический знак. Порой обезличивание механизмов власти затрагивает и самого ее обладателя, так что из персональной эмблемы девиз становится символом качества. Возможно, это и произошло в случае с крылатым оленем, ставшим в конце концов знаком легитимности. Но чаще всего девиз служил именно персональной эмблемой, и в этом отношении столпы Карла IX мало отличаются от дикобраза Людовика XII и его деда. Существование таких пограничных форм, как аллегории с девизными элементами, скорее разделяет собственно девизную и аллегорическую практики, нежели способствует их смешению. К тому же смысловую внятность полудевизы-полуаллегории сохраняют лишь бок о бок с девизами.

Девизы XVI века несколько более устойчивы, чем их предшественники, часто сменявшие или дублировавшие друг друга в силу разных причин. В ренессансную пору переменчивость оказывается передана" декору и аллегориям. В то же время сфера употребления девизов сужается - за счет тех же декоративных и аллегорических мотивов, аллегорий с геральдическими элементами. Характерен пример жетонов Собственного (Prive) совета при Генрихе II и его старших сыновьях. До 1558 г. эти жетоны украшались королевским полумесяцем в декоративно-символическом обрамлении, которое стремительно меняется год от года(51). После единственного жетона с коронованной монограммой Франциска II (1559 г.)(52), используются аллегорические композиции. Фигуры Благочестия и Справедливости на жетоне 1562 года еще играют эмблематическую роль, служа иллюстрацией к легенде PIETATE ET IUSTITIA - личной девизной формуле Карла IX. Но в последующие годы изображения на жетонах меняются, окончательно теряя эмблематизм(53).

Наиболее известная из личных эмблем Генриха III - три короны (польская, французская и небесная) с девизом MANET ULTIMA COELO(54) - формально может быть вполне отнесена к девизам, но по своему построению она является очевидной развернутой аллегорией. В этом отношении примечательна по-лицентрическая композиция, довольно обыкновенная для замкнутых в рамки аллегорий, но нехарактерная для классических" девизов. На переплетах своих книг Генрих III помещает тривиальный символ - череп с надписью Memento mori (вариант: Spes mea Deus)(55). В этом случае безличный знак не столько получает значение личного, сколько демонстративно занимает его место: впечатляющая фигура знаковой риторики. Сравнительно неширока и сфера употребления таких эмблем. При основании ордена Святого Духа в 1578 году Генрих III не включает в декор орденской цепи ни один из своих девизов. В его время цепь состоит из гербовых лилий, трофеев и эзотерических" греческих монограмм. Лишь при Генрихе IV Великом, в память об основателе ордена, первоначальные монограммы оказываются заменены инициалом H(enri) в окружении трех корон(56). Этот шаг Генриха IV с его очевидной риторической ретроспективностью подчеркивает преемство Бурбонов по отношению к Валуа. Между тем реверсы медалей Генриха Великого демонстрируют решительный отказ от девизной традиции. Иногда используется старое наследие, например - пара колонн, но теперь они служат не королевской эмблемой, а обозначением надежности, твердости (на медали 1602 года, отмечающей возобновление союза со швейцарцами)(57). Медаль 1604 года воспроизводит композицию с медалей Карла IX: Минерва поднимает Геркулесовы столпы. На этот раз действительно имеются в виду Геркулесовы столпы, врата Старого Света, а медаль посвящена освоению заокеанской колонии(58). Перед нами опустошенные девизные формы. Немым девизам так и не удается по-настоящему переродиться и вжиться в мир аллегорий. Со впечатляющим постоянством они продолжают позднесредневековые жанровые традиции на протяжении большей части XVI столетия, добавляя несколько ярких архаичных черт к известной нам картине французского Ренессанса.

Символизм присущ человеческому мышлению в целом. И в современной социально-политической реальности эмблематика служит интенсивным средством культурной идентификации. Геральдика является наиболее отрегулированной системой знаков.

С самого начала жизни в организованном сообществе человек стал пользоваться множеством разнообразных символов в целях идентификации как на индивидуальном уровне (чтобы дать информацию о себе, своем ранге или статусе), так и на уровне группы (чтобы выделить какими-либо знаками свою семью, племя и, позднее, свой народ). Подобными отличительными знаками являются символы на гербах. Стремление к означиванию связано с таким культурологическим свойством, как адамизм (не только выделить, но и дать себе имя).

Любая эмблема всегда зашифрованный текст, герб как носитель информации, открытой для посвященных, фактически представляет собой новое, второе имя. Язык знаков имеет свои законы и структуру. С его помощью хранится и передается информация во времени и пространстве.

Другие разделы эмблематики во многом сходны с геральдикой Например, различные тотемные системы, где растения или животные служат в качестве эмблемы рода, клана, и подчас близки к геральдической композиции. Зачатки гербов существовали еще в древнем мире. Это были знаки собственности, эмблемы, постоянно изображавшиеся на монетах, печатях.

Главное отличие герба от обычной эмблемы - это его наследственность. К тому же составление герба строилось по жестким правилам. Герольды не только составляли герб, но и юридически фиксировали его. Подобная система знаков (мои) существовала только в Японии. Мои имеет много параллелей с геральдикой в употреблении (он использовался как знак отличия самых благородных семейств на одежде слуг и др.). Если требовалась идентификация с большого расстояния, он помещался на знаменах. В Россию геральдика была привнесена с Запада в конце XVII - начале XVIII веков. В 1150-1500 г. использование геральдики было чисто утилитарным: на оружии во время войн и на печатях в мирное время. В дальнейшем она приобрела художественную ценность.

Геральдика является иллюстрацией многих событий в истории и литературе. Гербы на зданиях, в рукописях, на картинах и т.д. представляют большую ценность в качестве определяющего признака при идентификации. Геральдика связывает одного человека с другим, раскрывает возникновение различных институтов. Использование геральдики вместе с генеалогией проясняет многие довольно запутанные вопросы. Это - коммуникационный и социокультурный феномен. Герб был опознавательным знаком, без которого рыцарь, закованный в сплошную броню, не мог быть опознан. Существует множество гласных (говорящих) гербов, например: изображение копья в гербе Шекспира (spear -копье). Использование похожих гербов порой приводило к печальным последствиям, например, во время войны Алой и Белой розы произошла ошибка, в результате которой граф Варвик напал на своих союзников.

Геральдика со временем становится образным языком эпохи, который в той или иной степени понимают все. Это культурное образование наложило отпечаток на весь быт средних веков. Печати играли заметную роль в геральдической практике. Их использование было подобным и в государствах Шумера (удостоверение подлинности документа). С 1136 г. на печатях появляются геральдические девизы. Печати гибко вмещали геральдическую информацию. Первые печати геральдического характера появились в XI веке. На них встречается или отдельное изображение гербового щита, или его использование в какой-либо композиции. Начиная с XII века печать нередко принимала форму самого щита. Сначала печати использовались лишь владетельными особами и представителями наиболее знатных фамилий. Употребление они получили со времен распространения наследственности гербов.

Геральдика активно повлияла на нумизматику. Многие феодалы имели право чеканить свою монету, на которой нередко помещались родовые гербы. Затем эти гербы становились гербами провинций и городов. Свои эмблемы имели и аббатства, ремесленные цехи. Купеческое сословие во Франции и богатые горожане также имели подобие гербов. В архитектуре они стали довольно обычным украшением зданий. Особенно это было развито в Германии, где дома различались по этим домовым знакам (маркам). Как правило, это были буквы или незамысловатые символы. Геральдические украшения помещались над входами, на расписных стеклах, на ставнях, карнизах и т.п., а также предметах домашнего обихода и книгах. Так как геральдика, в том числе, была явлением моды, она отразилась и на костюмах. Литература средних веков также неизбежно связана с геральдикой. И это не только специализированные произведения, это романы и поэзия. В них постоянно присутствует хотя бы упоминание гербов. Практически для всех ремесленников было необходимо знакомство с геральдической наукой. Для современных исследователей она является одним из главнейших источников исследования культуры Средневековья, а ее пограничный с историей, генеалогией, сфрагистикой и нумизматикой характер позволяет выстраивать различные концепции.

Геральдика - это, таким образом, искусство и наука, относящаяся к вспомогательным историческим дисциплинам, изучающаяся герб как специфический источник. Геральдика возникла из обычая оглашать перед началом турнира изображение герба рыцаря в доказательство его прав на участие в состязании. Герб был не просто знаком достоинства, но настоящей визитной карточкой его владельца. Это были отличительные знаки лиц, фамилий, корпораций, городов, графств, стран, затем университетов и школ. Гербы - индикаторы состояния общества, реальных событий в культуре.

Геральдика играет важную роль в определении происхождения памятников, снабженных гербом, в их атрибуции, помогает в установлении их подлинности, принадлежности, авторства и т.д., способствует выяснению экономических и культурных связей. Изучение гербовых эмблем в качестве символов определенной эпохи включает гербы в круг источников, освещающих различные стороны жизни общества.

Геральдика - результат иерархизации общества. Она связана со многими научными дисциплинами, так как отражает движение культуры и всех ее составных частей. Геральдика пронизывает все пласты Средневековья, поэтому вряд ли ее можно считать просто прикладной исторической дисциплиной. Культурологический характер уже отмеченных свойств геральдики свидетельствует о наличии в ее структурах громадной культурной работы, ждущей своей расшифровки.

Работа выполнена неизвестным учеником Хогвартса Римуса

Ученые полагают, что первые печати Древней Руси заменяли верительные грамоты, т.е. были своеобразным удостоверением личности послов и купцов. Различные предположения высказываются о форме печатей: по мнению одних исследователей, их роль играли металлические пластины или бляхи, висящие на груди владельца, большинство же историков считают, что в качестве печатей использовались перстни.

Первые сведения о печатях содержат договоры Руси с Византией Х века, текст которых донесла до наших дней древнейшая летопись – “Повесть временных лет”.

В “Русской Правде” (X-XIII вв.) – встречаются термины “пятно”, “знамя”, аналогичные понятию “печать”. Так, здесь говориться о княжеском коне, на котором – “пятно”, о “княжеской борти”, т.е. дереве на границе земельных владений с изображенным на нем княжеским знаменем – знаком.

Благодаря археологическим находкам стало известно, как выглядели княжеские знаки. Было найдено множество деталей военного снаряжения, ремесленных изделий. Самые ранние находки - деревянные цилиндры X века, обнаруженные в Новгороде. С помощью особого устройства эти цилиндры, подобно замку, закрывали мешки с пушниной и различные сосуды. Они показывали принадлежность вещи князю и гарантировали ее сохранность.

В торговле, финансовых предприятиях печати выполняли роль нормативных знаков, пломб, клейм, предназначенных для запечатывания, закрытия. Они еще не отделились окончательно от различных знаков собственности и служили своеобразным удостоверением личности.

Постепенно древнерусские печати приобретают вид “булл” (“шариков”) – круглых металлических предметов с изображением на обеих сторонах.

Древнейшей подобной печатью считается свинцовая булла князя Святослава Игоревича (около 945—972 гг.). На обеих сторонах её изображён “знак Рюриковичей” — трезубец.

С развитием письменности на Руси роль печатей усложняется. Их используют для скрепления документа: иногда просто запечатывая, закрывая его, а иногда — утверждая, узаконивая содержание документа, к которому приложены. Печати заменяют подписи князей, выдававших жалованные грамоты, заключавших договоры с другими князьями или государствами.

На протяжении почти пяти столетий на Руси употреблялись вислые металлические печати — свинцовые (моливдовулы), серебряные (аргировулы), золотые или серебряные позолоченные (хрисовулы). Образцом для них служили печати Византии, с которой Русь имела тесные торговые, политические, культурные и духовные связи. Вслед за “буллами архаической традиции” в середине XI в. возникают княжеские печати “греко-русского” типа. На одной стороне таких печатей изображался святой, а на другой — греческая благопожелательная надпись: “Господи, помози (т.е. помоги) рабу твоему (такому-то)”.. На буллах Владимира Всеволодовича Мономаха изображён Святой Василий Кесарийский, именем которого был наречён при крещении Владимир Мономах. В греческой надписи на оборотной стороне печати он величается: “архонт (т.е. князь.) России”, “благороднейший”.

Самую большую группу среди княжеских печатей Древней Руси составляют экземпляры с изображением двух святых — на лицевой и оборотной сторонах. Русские князья имели два имени — мирское (светское) и данное при крещении (христианское). В летописи указывалось мирское имя князя, печать же даёт крестильное имя. Изображение того или иного святого на княжеской печати указывает на крестильное имя князя, изображение двух святых (на лицевой и оборотной сторонах) — на его христианское имя и отчество. Подобные печати принадлежали новгородским, киевским, черниговским, смоленским и другим русским князьям.

Кроме княжеских существовали буллы церковных иерархов — митрополитов, епископов. Древнейшей церковной печатью является булла митрополита Феопемпта, присланного в Киев из Византии в середине XI в.

Известны печати представителей княжеской администрации: например, знаменитая булла с надписью “От Ратибора” принадлежала наместнику великого князя киевского в Тмутаракани Ратибору.

Самая известная из грамот с печатями, дошедшая до наших дней — жалованная грамота, данная в 1130 г. киевским князем Мстиславом Владимировичем и его сыном Всеволодом новгородскому Юрьеву монастырю на волость (область) Буец и серебряное блюдо. Подтверждал подлинность акта хрисовул — “золотая

С XIV в. русские печати постепенно изменяются. Например, княжеские печати, ещё почти сто лет сохранявшие на лицевой стороне изображение святого патрона, на оборотной приобретают строчную надпись, содержащую имя и титул владельца.

В течение XIV—XV вв. металлические буллы вытесняются восковыми вислыми и прикладными печатями. На них (за исключением печатей церковных иерархов) появляется уже светское изображение, а также круговая легенда (надпись, расположенная вокруг изображения) с указанием не только имени, но и “должности” владельца.

Подобные печати, находившие применение в различных государственных службах, учреждениях и среди должностных лиц, в течение XV в. практически заменяют свинцовую печать. Это связано как с дешевизной воска по сравнению с металлом, так и с заменой прочного пергамента на бумагу, которая не могла выдержать вес свинца.

После отказа от византийской традиции использования металлических булл постепенно изменяются и изображения на русских печатях. Князья начинают применять в качестве личных печатей резные камни — геммы, обычно вставленные в металлический ободок.

Arkdag, Слизерин